ГЛАША
То, что они жили в одном городе сером, вечно хмуром Нижнем Новгороде не делало боль меньше. Глаша не звонила и не писала, только изредка откликалась сухим «норм» на сообщения, которые Марфа Семёновна отправляла с часовой точностью каждое пятое утро. Не чаще. Чтоб не прослыть навязчивой, не дай бог.
Крупицы новостей о жизни внучки доползали до неё окольными путями: Глаша провела лето на даче под Бором, Глаша теперь ходит на балет, у Глаши появился шпиц. Всё это она узнавала не от девочки, а от её матери взвинченной после развода женщины, которая ненавидела бывшего мужа с наслаждением, а его мать с особым упоением.
«Привет, Глашенька! Вчера в парке белки сцепились из-за ореха, а потом их прогнала такса. А у тебя как дела? Целую. Бабуля».
«Норм».
Внучка заразилась равнодушием? Или мать специально выморозила в ней чувства, как рыбу в холодильнике? Кто знает. Но уже два года единственной ниточкой, связывавшей Марфу Семёновну и Глашу, были эти кривые, невнятные смс: крик души в пустоту и жизнь в квартире, где из живых остались только портреты на стене. Сын сразу после развода махнул в Канаду и там, с облегчением, забыл и про дочь, и про мать.
«Глаша, купила тебе куклу она поёт «Калинку»! Приезжай, подарю. Бабуля».
«Я не играю в куклы».
Однажды Марфа Семёновна услышала в трубке детский голос сквозь разговор с матерью: «Не надо! Пусть не приходит!» Телефон выпал из рук. Комната поплыла перед глазами. Она стояла, уставившись в потолок, где трещина напоминала карту забытой страны.
«Глашенька, у меня появился плюшевый медведь он рычит и шевелит лапами! Целую. Бабуля».
«Ну и ладно».
А потом, в конце июня, возвращаясь с работы через заросший сквер, она встретила ежа. Важный, бородатый (почти как их завхоз), только без калькулятора. Он шмыгнул в кусты, а Марфа Семёновна побрела дальше, думая о том, что внучка проигнорировала уже десять сообщений подряд.
Но сегодня был тот самый пятый день. Она взяла телефон.
«Глаша, представляешь, у меня теперь живёт ёж! Назвала его Степаном», и бросила взгляд на телевизор, где шёл «Ирония судьбы».
Он же Сеня, он же Стёпка, пробормотала она с горькой усмешкой.
«Степан умеет смеяться! Вот так! Обнимаю. Бабуля».
И вдруг пик! Телефон вздрогнул. Наверное, спам Но нет.
«А что ещё он умеет?»
Она едва не расплакалась. Первым порывом было наделить Степана всеми талантами: от игры на балалайке до решения интегралов. Но потом передумала.
«Шипит, когда злится. Остальное расскажу завтра, хорошо?»
Ответа не было, но в груди что-то дрогнуло. А ночью она вскочила от кошмара: вдруг всё привиделось? Схватила телефон
«А что ещё он умеет?»
Настоящее сообщение. Не сон!
«Глаша, он сегодня пытался читать газету носом листал».
Тишина. По спине пробежали мурашки. А вдруг мать Глаши высмеет её? «Старая дура» это ещё мягко сказано.
Вж-ж-ж!
«А что читал?»
««Денискины рассказы». Ты же их любила?»
Долго не было ответа. Но потом:
«Не помню. А что Степан ест?»
С этого дня ёж стал её смыслом. Он жил. Он рос. Он носил тапки. Он обожал сгущёнку. Он был артистом и мудрецом. Он учил азбуку. Он спорил с бабушкой насчёт лотка особенно когдаИ когда через год Глаша приехала снова уже без напоминаний, с собственным рисунком Степана в руках, Марфа Семёновна поняла, что даже выдуманные ёжики иногда делают чудеса.
