На пятом этаже
Позавчера вечером, когда лифт в старом доме на окраине спального района застрял между этажами, Алина не сразу поняла, что случилось. Свет мигнул и погас, стены дрогнули, и всё затихло. Тишина окутала её, как густой туман над Москвой-рекой, когда стоишь один на пустом берегу и не видишь ни огней, ни людей. Алина нажала кнопку «открыть» — ничего. Затем «вызов» — только глухой гул. Может, отключили электричество? Или лифт просто сломался, оставив её в этой железной клетке.
У ног лежала сумка с продуктами: рис, две луковицы, корм для кота Барсика и батарейки — обычные вещи, которые вдруг стали единственной ниточкой, связывающей её с внешним миром. Алина присела, достала телефон. Нет сети. Даже намёка на сигнал. Как в плохом фильме ужасов, где героиня остаётся одна перед лицом катастрофы. И тут она осознала: никто не знает, где она. И никто не заметит её исчезновения.
Алина усмехнулась — резко, с нервным подтрясом. Смех отозвался эхом, будто чужой. Стало не по себе. Не от страха — от одиночества. Такого, как в долгие январские ночи, когда чайник остывает, а телевизор бубнит в пустую квартиру. Эта тишина напоминала её утро: без шагов, без запаха кофе, без шороха за стеной. Только бледный свет в окне и тиканье старых часов, режущее тишину, как нож. Ни души.
Она глянула на телефон. 18:56. За стенами лифта — жизнь. Этажом ниже живёт бывшая учительница Галина Степановна. Алина слышала её кашель по утрам, скрип старого телевизора, который включается ровно в шесть. Ещё ниже — молодая семья с собакой Шариком, лающей на каждый шорох. А на пятом — тот мужчина. Один. Иногда он играет на гитаре. Без слов, просто перебирает струны. Мелодии — тёплые, как печка в деревенском доме. Пару раз Алина останавливалась у его двери, делая вид, что ищет ключи. Слушала, затаив дыхание, и чувствовала, как музыка трогает что-то глубоко внутри. Потом стыдилась и уходила. Это казалось слишком личным.
Она подумала: а если сейчас заиграет гитара? Здесь, в темноте, в этом лифте. Это было бы как в кино — музыка, которая спасает, когда слов не хватает. Алина замерла, прислушиваясь. Но струны молчали.
Прошло минут десять. Потом двадцать. Где-то хлопнула дверь, раздались шаги. Алина постучала по стенке — слабо, будто проверяя, не сон ли это.
— Кто-нибудь есть? — голос прозвучал тише, чем она хотела.
Тишина. И вдруг — ответ. Мужской голос, спокойный, с лёгкой хрипотцой:
— Лифт встал?
— Да. Между четвёртым и пятым.
— Сейчас разберёмся.
Он не представился, и она не спросила. Алина опустилась на пол, прижала сумку к себе, обняла колени. Его голос звучал ровно, но в нём была усталая теплота, будто он привык утешать тех, кто уже отчаялся.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Алина. А вас?
— Я с пятого. Говорите, ладно?
И она заговорила. Сначала робко. О Барсике, который царапает дверь, если его не пустить на кухню. О работе в аптеке, где она не только таблетки продаёт, но и выслушивает чужие горести. О людях, которые просят «что-нибудь от головы» с таким видом, будто извиняются за своё существование. О мальчишке, который упал в обморок у прилавка, а потом его отец принёс коробку конфет и молча сжал её руку.
О холодных рассветах. О бабушкином кресле, которое она до сих пор не выбросила. О том, как в квартире теперь пахнет не пирогами, а пылью и одиночеством. Потому что больше никто не кричит: «Алинка, надень тапки!»
Мужчина за стеной слушал. Время от времени вставлял «угу» или «понимаю». Один раз тихо хмыкнул, когда она рассказала про Барсика. Другой — вздохнул, когда речь зашла о бабушке. Потом сказал: «Я вас слышу». Просто. Но в этих словах было больше, чем в любых утешениях. Они были как лучик света в темноте.
Прошёл почти час. Лифт дёрнулся, лампочка вспыхнула, кабина медленно поползла вниз. Алина вскочила, схватила сумку, не веря, что это конец. В груди стучало что-то живое, как в детстве, когда тебя находят после долгой игры в прятки.
Двери открылись на первом этаже. Пахло жареной картошкой — кто-то готовил ужин. Алина вышла, оглянулась и чуть не прошла мимо. Он стоял у подъезда, держа в руках потрёпанную кружку с надписью «Всё будет хорошо».
— Ну как? — спросил он, чуть склонив голову.
— Ничего. Спасибо, — голос Алины дрогнул.
Он кивнул, уже поворачиваясь, но она вдруг выпалила:
— А вы… всё ещё играете? На гитаре?
Он обернулся, посмотрел на неё — не удивлённо, а как-то по-домашнему.
— Играю. Слышно?
— Очень. Это… красиво. Не бросайте, ладно?
Он задержал взгляд, будто запоминал её лицо. Без улыбки, но с теплом, которое не скрыть.
— А вы не замолкайте. Договорились?
Алина улыбнулась — искренне, до мурашек. Впервые за долгое время.
Она вышла во двор, села на скамейку. Сумку поставила рядом, обняла колени. В его окне горел свет. А через несколько минут зазвучала гитара — тихая, тёплая, словно кто-то распахнул окно и выпустил в ночь мелодию.
И Алине показалось, что лифт сломался не просто так. Он остановился, чтобы она заговорила. Чтобы её услышали. И чтобы она сама — наконец — вспомнила, что значит быть живой.
