В тот вечер Светлана накрывала на стол медленно и тщательно, словно надеялась, что если растянуть это время, можно будет отложить неизбежный разговор, который уже давно жил между стенами их кухни. Белая скатерть легла неровно, пионы в вазе казались слишком живыми и чуждыми этому дому, а хрустальные рюмки, подаренные на годовщину, звенели в руках тревожно и почти зловеще.
— Света, скажи мне честно и без попыток обмануть саму себя, ты действительно веришь, что этот ужин способен что-то изменить, если вы с Димой давно живёте как чужие люди под одной крышей, — сказала Надежда Ивановна, внимательно наблюдая за дочерью.
Светлана замерла, аккуратно положила салфетку и лишь после этого медленно повернулась к матери, словно собираясь с силами для ответа.
— Мам, Вове шестнадцать лет, и он уже давно всё чувствует, даже если делает вид, что ему всё равно, поэтому я хочу, чтобы он видел хотя бы попытку сохранить семью, — сказала она глухо.
Надежда Ивановна тяжело вздохнула и опустилась на стул, сцепив пальцы, как человек, который понимает, что разговор будет болезненным.
— Твой отец всегда говорил, что треснувшую чашку можно склеить, но каждый глоток из неё будет напоминать о трещине, и я боюсь, что ты ранишься снова и снова, — произнесла она тихо.
Светлана подошла к окну, глядя на медленно темнеющее небо, и заговорила, не оборачиваясь, будто слова было легче выпускать в пустоту.
— Я боюсь остаться одна, боюсь признать, что двадцать лет могли закончиться вот так, но сильнее всего я боюсь, что Вова вырастет с ощущением, что любовь — это холод и молчание.
В этот момент входная дверь распахнулась, и в квартиру шумно вошёл Вова, на ходу засовывая тетради в рюкзак, словно торопился убежать не из дома, а от напряжения.
— Мам, я собирался пойти к Лёхе готовиться к зачёту, потому что завтра важный день, и если я сейчас не уйду, потом будет уже поздно, — быстро сказал он.
Светлана резко повернулась к сыну, стараясь удержать дрожь в голосе.
— Вова, ты прекрасно знаешь, что сегодня мы планировали семейный ужин, отец обещал прийти, и мне очень важно, чтобы ты остался дома хотя бы сегодня, — сказала она с усилием.
Вова усмехнулся, но в его голосе звучала усталость человека, который давно не верит словам.
— Мам, ты правда думаешь, что для него это важно, если он неделями живёт на работе и приходит сюда только ночевать, будто мы просто часть интерьера, — ответил он.
Надежда Ивановна нахмурилась и посмотрела на внука строго, но без злости.
— Вовка, ты не имеешь права так говорить об отце, он работает без отдыха, чтобы у вас было всё необходимое, и ты это прекрасно понимаешь, — сказала она твёрдо.
Вова медленно повернулся к бабушке, и в его взгляде было больше боли, чем дерзости.
— Бабушка, у меня действительно есть всё, кроме нормального отца, который разговаривает со мной, а не проходит мимо, делая вид, что семьи не существует, — сказал он тихо.
Светлана сжала пальцы, чувствуя, как внутри всё болезненно сжимается.
— Я прошу тебя, просто побудь сегодня дома и дай нам всем возможность поговорить честно, даже если это будет неприятно и больно, — сказала она.
Вова кивнул не сразу, словно взвешивал, стоит ли соглашаться.
— Хорошо, я вернусь к восьми, но если он снова будет молчать и смотреть сквозь нас, я не обещаю, что смогу это выдержать, — ответил он и вышел.
Когда дверь закрылась, Надежда Ивановна тихо покачала головой.
— Он чувствует больше, чем показывает, и чем дольше вы делаете вид, что ничего не происходит, тем сильнее он замыкается в себе, — сказала она.
Ответить Светлана не успела — хлопнула входная дверь. Дмитрий пришёл раньше обычного.
— Привет, — сказала Светлана, выходя в коридор и пытаясь поймать его взгляд.
— Привет, — ответил он сухо, не глядя на неё, снимая куртку и будто отгораживаясь от разговора.
— Ты сегодня рано пришёл, я не ожидала, особенно после последних недель, — сказала она осторожно.
— Так получилось, — ответил он и прошёл на кухню, не развивая тему.
— Дима, может, ты хотя бы чаю выпьешь, видно же, что ты устал и целый день был на ногах, — сказала Надежда Ивановна примиряюще.
— Не нужно, — сказал он, уткнувшись в телефон, словно прятался за экраном.
Светлана села напротив, глубоко вдохнула и заговорила.
— Дима, мы больше не можем жить, не разговаривая и избегая друг друга, потому что это разрушает не только нас, но и нашего сына, — сказала она медленно.
Он поднял глаза, и в них была усталость человека, который давно принял решение.
— Мы обязательно поговорим, но я хочу, чтобы Вова это услышал, потому что дальше молчать уже невозможно и бессмысленно, — ответил он тяжело.
Когда Вова вернулся, ужин проходил в напряжённой тишине. Наконец Дмитрий отодвинул тарелку и заговорил.
— Я больше не могу делать вид, что всё нормально, потому что узнал правду, которая перевернула мою жизнь и заставила усомниться во всём, что я считал настоящим, — сказал он.
Он посмотрел на сына и продолжил.
— Мне сказали, что ты не мой сын, и я больше не могу жить с этим сомнением, разъедающим меня изнутри, — произнёс он глухо.
Светлана вскочила, не сдерживая дрожь.
— Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь, ты одним предложением рушишь всё, что мы строили годами, и калечишь собственного сына, — сказала она.
— Я понимаю, что говорю, потому что мне рассказали о тебе и Сергее, о ваших встречах перед свадьбой, и показали доказательства, — ответил Дмитрий жёстко.
— Это ложь, мы виделись один раз, и я отказала ему, а ты сейчас веришь человеку, который всегда завидовал нашей семье, — сказала она.
Он бросил конверт на стол.
— Вот письма, твой почерк, твои слова, и я больше не хочу закрывать глаза на очевидное, — произнёс он.
Надежда Ивановна встала.
— Ты сейчас веришь бумажкам и чужим словам больше, чем женщине, с которой прожил двадцать лет, и сыну, которого растил, — сказала она резко.
Вова молча вышел, хлопнув дверью.
— Ты только что разбил ему сердце, — сказала Светлана, глядя на мужа.
— Я устал жить во лжи, и завтра ты получишь бумаги на развод, — ответил он и ушёл.
После паузы Светлана сказала:
— Мы сделаем ДНК-тест, и тогда правда расставит всё по местам, нравится тебе это или нет.
