Эмили остановилась на балконе, так и не сделав шаг обратно в квартиру, потому что слова, долетевшие из кухни, словно ударили её в грудь и лишили воздуха, а августовский ветер, колышущий тонкие занавески, вдруг показался ледяным, несмотря на жару.
— Да всё уже решено, — спокойно и даже с насмешкой говорил Пьер в телефон.
— Осталась всего одна подпись — и квартира будет продана. Ты даже не представляешь, как это легко.
Она не сразу поняла, о какой квартире идёт речь, потому что в их жизни не было никаких разговоров о продаже, не было намёков, не было тревожных сигналов, а была привычная, ровная семейная тишина, в которой Эмили привыкла доверять, не задавая лишних вопросов.
— Конечно, подпишет, — продолжал он, понизив голос. — Она всегда подписывает всё, что я прошу. Главное — подать это правильно, сказать, что так нужно, что это формальность, что иначе будут проблемы.
Эмили прислонилась к холодной стене, чувствуя, как подкашиваются ноги, потому что каждая фраза складывалась в картину, от которой внутри поднималась липкая, тягучая паника, и имя, которое он произнёс следом, стало последним ударом.
— Не переживай, Лизон, она ничего не заподозрит. Она наивная, доверчивая, для неё я — центр мира.
Лизон.
Это имя никогда раньше не звучало в их доме, но теперь оно будто навсегда врезалось в воздух, пропитав квартиру чем-то чужим и враждебным.
Трёхкомнатная квартира в старом доме в центре города досталась Эмили от бабушки ещё до свадьбы, была её единственным по-настоящему надёжным тылом, её памятью, её детством, её защитой, и именно на неё Пьер полгода назад так настойчиво попросил оформить доверенность, уверяя, что так будет проще, удобнее, правильнее, ведь он муж, семья, одно целое.
— Что если она вдруг начнёт задавать вопросы? — спросил он после короткой паузы.
— Поздно будет задавать, — усмехнулся он же. — Когда она поймёт, квартира уже станет чужой, а мы с тобой будем далеко.
Эмили закрыла глаза, потому что всё стало ясно до боли, до тошноты, до дрожи в пальцах, ведь её муж спокойно, без малейших сомнений обсуждал, как лишить её всего и начать новую жизнь, будто она — не человек, а ненужная вещь, которую можно вычеркнуть из уравнения.
— Завтра принесу бумаги, скажу, что срочно, что налоговая, что реформа, — продолжал он.
— Она даже читать не станет, я знаю. Она мне верит.
Верит.
Это слово звучало почти издевательски.
Эмили тихо отошла в спальню, легла на кровать и закрыла глаза, притворяясь спящей, когда через несколько минут Пьер вошёл и остановился в дверях.
— Ты спишь? — спросил он мягко, заботливо, тем самым голосом, которому она доверяла годами.
Она что-то неразборчиво пробормотала, и он, удовлетворённый, ушёл, оставив её одну с ночными мыслями, которые не давали ни секунды покоя, потому что рушилось всё сразу: брак, доверие, безопасность, ощущение почвы под ногами.
Утром он был особенно ласков, слишком внимателен, словно отрабатывал роль заботливого мужа перед финальным актом, готовил завтрак, целовал её в щёку и между делом бросил:
— Сегодня, возможно, принесу кое-какие документы, надо подписать, налоговая требует обновления данных.
— Какие документы? — спросила Эмили, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
— Обычная формальность, — пожал он плечами. — Сейчас у всех так.
Она кивнула, хотя внутри уже всё сжалось в тугой узел.
Вечером он действительно вернулся с папкой, аккуратно разложил бумаги на столе и с деловым видом сказал:
— Нужно подписать сегодня, завтра уже может быть поздно.
Эмили взяла листы в руки и сразу почувствовала фальшь — странные формулировки, мутные печати, неестественные обороты, которые никак не вязались с официальным языком.
— Что это за отдел? — спросила она, указывая на шапку документа.
— Новое подразделение, — ответил он слишком быстро. — Сейчас всё меняется.
— Я подпишу завтра, — сказала она, возвращая бумаги. — Хочу внимательно прочитать.
— Зачем? — в его голосе мелькнуло раздражение. — Там нечего читать.
— Это моя квартира, — тихо сказала Эмили.
— Наша, — резко поправил он. — Мы семья.
Семья.
Этой ночью она не спала, читая каждую строчку, фотографируя документы и отправляя их подруге-юристу, чувствуя, как страх постепенно сменяется холодной, собранной решимостью.
Утром, когда Пьер вышел из ванной, она сказала:
— Я хочу уточнить всё в налоговой, прежде чем подписывать.
Он побледнел.
— Зачем усложнять?
— Для спокойствия.
— Сегодня последний день, — почти сорвался он.
В этот момент зазвонил её телефон.
— Эмили, — раздался голос подруги, — это подделка. Эти документы не имеют ничего общего с налоговой.
Пьер застыл, глядя на неё, и впервые за всё время она увидела в его глазах не уверенность, а страх.
— Что она сказала? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Она сказала правду, — ответила Эмили. — Ты хотел, чтобы я подписала подделку и осталась ни с чем.
В комнате повисла тишина, в которой рушился тщательно выстроенный план, а вместе с ним и вся ложь, скрытая за словами о любви, семье и доверии.
