Светлана накрывала на стол медленно и тщательно, будто от того, насколько ровно будет лежать скатерть и как точно встанут тарелки, зависело нечто гораздо большее, чем обычный семейный ужин, потому что в последнее время каждый совместный вечер напоминал попытку склеить треснувшее стекло, которое уже давно дало паутину по всем краям и грозило рассыпаться от любого неосторожного слова.
Надежда Ивановна наблюдала за дочерью из угла кухни, не вмешиваясь, но и не отводя взгляда, словно старалась запомнить этот момент, понимая, что такие вечера больше не повторятся в прежнем виде.
— Зачем ты вообще это затеяла, Света, — наконец сказала она негромко, поправляя вазу с цветами, — вы с Дмитрием месяцами живёте как чужие, и ты думаешь, один ужин всё исправит.
Светлана не ответила сразу, продолжая протирать бокалы до скрипа, словно стирая с них не пыль, а собственную тревогу, которая с каждым днём становилась всё тяжелее и плотнее, заполняя грудь так, что иногда не хватало воздуха.
— Вове шестнадцать, — сказала она наконец, не поднимая глаз, — он всё чувствует, всё видит, и если уж мы разваливаемся, то хотя бы не должны делать это у него на глазах, превращая дом в поле боя.
Надежда Ивановна вздохнула, потому что слишком хорошо знала, как легко взрослые оправдывают молчание заботой о детях, хотя на самом деле просто боятся произнести вслух то, что давно назрело.
— Твой отец всегда говорил, что гнилое бревно не согреет, сколько его ни подкладывай в огонь, — произнесла она медленно, — иногда лучше признать, что тепло уже не вернуть.
Светлана отвернулась к окну, за которым майский вечер заливал двор мягким, почти обманчиво спокойным светом, таким несоответствующим тому напряжению, которое давно поселилось в их квартире и превратило каждый день в ожидание взрыва.
В этот момент в прихожей мелькнула фигура Вовы, высокий, нескладный подросток, вечно торопящийся жить, словно пытающийся убежать из дома раньше, чем стены окончательно сомкнутся.
— Мам, я к Лёхе, — бросил он на ходу, — готовиться к зачёту.
Светлана дёрнулась, словно её окликнули слишком резко.
— Сегодня семейный ужин, — сказала она, стараясь держать голос ровным, — отец должен прийти.
Вова усмехнулся, и в этой усмешке было слишком много усталости для шестнадцати лет.
— Он и так вечно где-то, — сказал он, — какая разница, есть он за столом или нет.
Надежда Ивановна резко обернулась.
— Не смей так говорить, — отрезала она, — он работает, чтобы у тебя всё было.
— Особенно по ночам, — пробормотал Вова, но, заметив взгляд матери, махнул рукой, — я вернусь к восьми.
Когда дверь за сыном закрылась, Светлана почувствовала, как в груди образовалась пустота, потому что именно сейчас стало особенно ясно, насколько далеко они уже зашли и как мало осталось времени, чтобы что-то исправить.
— Он всё понимает, — тихо сказала Надежда Ивановна, — дети всегда понимают раньше, чем взрослые решаются признать правду.
Ответить Светлана не успела, потому что в прихожей хлопнула дверь, и в квартиру вошёл Дмитрий, непривычно ранний, непривычно собранный и одновременно отстранённый, словно он уже принял решение и теперь просто шёл к его неизбежному исполнению.
— Привет, — сказала Светлана, заставив себя улыбнуться.
Он кивнул, даже не посмотрев на неё, и этот жест больно резанул сильнее любого крика, потому что когда-то его взгляд был для неё опорой, а теперь стал холодной стеной.
— Вова дома, — спросил он, проходя на кухню.
— Скоро будет, — ответила она, — ты хотел поговорить.
Он не сразу ответил, сел за стол, сжал руки так, что побелели костяшки, и только тогда кивнул.
— Да, — сказал он, — хотел.
Ужин проходил тяжело, слова цеплялись друг за друга и тут же падали, так и не находя продолжения, Надежда Ивановна пыталась шутить, Вова рассказывал о школе, но всё это звучало как плохо отрепетированная пьеса, в которой все знают, что финал будет трагическим.
Когда тарелки остались почти нетронутыми, Дмитрий отодвинул приборы и медленно поднялся.
— Хватит, — сказал он, — я больше не могу делать вид.
Светлана почувствовала, как внутри всё сжалось, будто сердце заранее знало, что услышит нечто, после чего прежняя жизнь станет невозможной.
— Я долго молчал, — продолжил он, глядя не на неё, а на сына, — но правда всё равно всплывает.
Он сделал паузу, и в этой паузе было больше боли, чем в самых громких словах.
— Ты не мой сын, — сказал он наконец.
Мир словно остановился, Вова побледнел, Надежда Ивановна ахнула, а Светлана почувствовала, как под ногами исчезает пол.
— Ты сошёл с ума, — выдохнула она, — что ты несёшь.
— Я знаю, — сказал Дмитрий тихо, — знаю про Сергея, знаю про встречи до свадьбы, он сам мне всё рассказал.
Имя, которое она не слышала много лет, прозвучало как удар.
— Это ложь, — сказала она, чувствуя, как дрожит голос, — мы виделись один раз, и ничего не было.
Он бросил на стол конверт.
— Тогда объясни это.
Письма, строки, будто написанные её рукой, слова о ночи, которой не было, Вова вскочил и выбежал из комнаты, хлопнув дверью так, что задрожали стены.
— Дай ему уйти, — сказала Надежда Ивановна, удерживая дочь, — сейчас он всё равно ничего не услышит.
Дмитрий смотрел на Светлану так, будто видел её впервые.
— Я пятнадцать лет растил чужого ребёнка, — сказал он глухо, — завтра подаю на развод.
Когда дверь за ним закрылась, в квартире стало пугающе тихо, и только тогда Светлана поняла, что это тишина после взрыва, когда всё уже разрушено.
— Мы докажем, — сказала Надежда Ивановна твёрдо, — правда не может исчезнуть просто потому, что кто-то решил в неё не верить.
Тест ДНК стал последней ниточкой, за которую они держались, Вова молчал всю дорогу, и только один раз тихо спросил:
— Мам, а если он правда не мой отец.
Она сжала его руку.
— Он твой отец, — сказала она, — что бы ни случилось.
Результат пришёл быстро и беспощадно честно, цифры, которые не оставляли места сомнениям, и Светлана почувствовала одновременно облегчение и новую волну боли, потому что доказать правоту оказалось легче, чем вернуть разрушенное доверие.
Дмитрия она нашла на работе, осунувшегося, чужого, с глазами человека, который слишком поздно понял, что позволил разрушить собственную жизнь.
Он долго смотрел на бумагу, прежде чем выдохнуть:
— Прости меня.
— Я не знаю, смогу ли, — сказала она честно, — но Вове нужен отец.
Вечером он вернулся домой, и за закрытой дверью их комнаты долго звучали голоса, прерываемые паузами, слезами, молчанием, и когда они вышли, в их глазах была усталость, но и что-то ещё, похожее на надежду.
Через несколько дней на пороге появился Сергей, но дверь перед ним закрылась молча, без слов, потому что некоторые предательства не заслуживают объяснений.
Светлана смотрела, как за окном поднимается солнце, и понимала, что впереди будет долгий путь, но семья всё ещё здесь, пусть раненая, но живая, и это было важнее всего.
