Мне пятьдесят два, и это странный возраст, когда человек уже слишком многое пережил, чтобы верить в случайность, и слишком многое потерял, чтобы продолжать врать себе, будто впереди обязательно будет что-то новое, способное заменить то, что он собственными руками стер из своей жизни. Я живу в Кентербери, городе, где дождь словно впитался в камни, где небо почти всегда низкое и серое, и мне кажется, что этот город идеально отражает то состояние, в котором я нахожусь, потому что внутри меня уже много лет стоит такая же влажная, холодная, безысходная осень.
Когда-то у меня была семья, дом, жена, двое сыновей и ощущение устойчивости, которое кажется скучным только тем, кто никогда его по-настоящему не терял. Я был уверен, что все это никуда не денется, что это фон моей жизни, нечто само собой разумеющееся, как воздух или свет за окном. Я жил с Маргарет тридцать лет, и за это время мы пережили все то, что переживают обычные люди, растящие детей, выплачивающие кредиты, ругающиеся из-за мелочей, мирящиеся по вечерам, потому что утром снова нужно вставать и жить дальше.
Я работал, зарабатывал, тащил на себе ответственность, считал себя опорой семьи и одновременно позволял себе думать, что имею право на усталость, на раздражение, на недовольство тем, что одна и та же женщина каждый день рядом, что ее голос звучит привычно, что ее движения давно предсказуемы. Маргарет занималась домом, детьми, создавала тот самый уют, который я воспринимал как должное, не замечая, что именно из этих тихих, незаметных деталей и складывалась моя жизнь.
Со временем мне стало казаться, что я задыхаюсь, хотя на самом деле меня душила не она, а собственная пустота, которую я не умел распознать. Я начал думать, что любовь ушла, что чувства выгорели, что так живут все и что, возможно, где-то существует другая жизнь, более яркая, более легкая, где меня снова будут видеть, желать, восхищаться мной.
Люси появилась в моей жизни в пабе, среди шума, смеха и запаха пива, и ее присутствие сразу ударило мне в голову, как слишком крепкий алкоголь. Она была моложе на двадцать лет, смеялась легко, смотрела на меня так, словно я был чем-то важным, интересным, словно во мне еще оставалась энергия, которую я давно считал потраченной. Рядом с ней я снова чувствовал себя живым, хотя сейчас понимаю, что это было всего лишь ощущение новизны, опасное и обманчивое.
Мы начали встречаться тайно, и эти два месяца двойной жизни стали для меня чем-то вроде наркотика, потому что я возвращался домой и смотрел на Маргарет уже другими глазами, сравнивал, раздражался, убеждал себя, что имею право на счастье, что не обязан до конца жизни оставаться в отношениях, которые кажутся мне пресными. В какой-то момент я решил, что честность будет самым правильным выходом, и признался во всем, не понимая, что честность, лишенная сострадания, может быть жестокостью.
Маргарет не закричала, не устроила сцену, не бросилась бить посуду, она просто смотрела на меня так, словно внутри нее что-то окончательно оборвалось.
— Если ты решил, значит, так и будет, — сказала она спокойно, и это спокойствие тогда показалось мне равнодушием, хотя на самом деле было шоком и болью, которую она не позволила себе показать.
Мы развелись быстро, почти деловито, продали дом, в котором росли наши сыновья, где на стенах еще оставались следы их детских рисунков, где каждый уголок хранил воспоминания, и я позволил Люси убедить себя, что Маргарет не заслуживает ничего, кроме формальной части сделки. Я знал, что у нее нет работы, что она всю жизнь посвятила семье, но в тот момент это не вызывало во мне ничего, кроме раздражения, потому что я был ослеплен новой жизнью и уверен, что все остальное не имеет значения.
Сыновья перестали со мной разговаривать, называли предателем, и я воспринимал это как временную обиду, уверяя себя, что они все равно когда-нибудь поймут меня, потому что у меня теперь была Люси, квартира, ожидание новой семьи, новая роль, в которую я с готовностью вцепился.
Когда Люси сообщила о беременности, я почувствовал странную смесь гордости и страха, но решил, что это знак, что я все сделал правильно. Рождение ребенка должно было поставить точку в сомнениях, но вместо этого стало началом конца, потому что с первых дней что-то было не так. Мальчик не был похож ни на меня, ни на нее, и хотя я гнал от себя эти мысли, они возвращались снова и снова, подпитываемые шепотом друзей и прямыми словами брата, который не боялся говорить неприятные вещи.
Жизнь с Люси оказалась совсем не той, которую я себе воображал. Она требовала денег, исчезала ночами, приходила домой пьяной, квартира зарастала грязью, ребенок плакал, а я работал до изнеможения, пытаясь удержать все это на своих плечах, пока внутри меня росло ощущение, что я попал в ловушку, созданную собственными иллюзиями.
Когда я потерял работу, потому что больше не мог справляться с гневом и усталостью, брат настоял на тесте ДНК, и в тот день, когда я увидел результат, мир словно схлопнулся, оставив меня в пустоте.
— Ты не обязан это терпеть, — сказал он, и я впервые за долгое время позволил себе не сопротивляться правде.
Я развелся с Люси в тот же день, и она исчезла, забрав с собой все, что могла, не оставив ни объяснений, ни сожалений, ни даже злости, потому что злость требует участия, а ей было все равно.
Оставшись один, я вдруг понял, что мне некуда идти, кроме как назад, туда, откуда я ушел, и эта мысль показалась мне спасением. Я купил цветы, вино, торт, как будто собирался загладить тридцать лет жизни несколькими символическими жестами, и поехал к Маргарет, чувствуя себя униженным, но полным надежды.
В ее прежней студии жил другой человек, и только новый адрес дал мне иллюзию, что еще не все потеряно. Когда дверь открыл мужчина, я понял, что опоздал, потому что за его спиной стояла Маргарет, спокойная, уверенная, живая, такая, какой я не видел ее никогда, и в этот момент стало ясно, что она больше не принадлежит моему прошлому.
Позже я увидел ее в кафе и позволил себе самое жалкое, что мог сделать, потому что упал на колени, цепляясь за остатки собственной гордости.
— Вернись, — сказал я, не находя других слов.
Она посмотрела на меня без злости, без ненависти, так, как смотрят на человека, который уже не имеет значения, и ушла, не произнеся ни звука.
Теперь я живу с пониманием, что все, что со мной произошло, не было случайностью, что я сам шаг за шагом разрушал то, что считал незыблемым, и что сожаление — это не наказание, а осознание, которое приходит слишком поздно, чтобы что-то изменить. Каждую ночь мне снится Маргарет, и каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что самое важное в моей жизни осталось по ту сторону двери, которую я сам когда-то захлопнул.
