— Ну и внешность у неё… скажем так, не для всех, — насмешливый голос лениво протянул фразу из приоткрытой двери офисной кухни, будто говорил не о живом человеке, а о предмете интерьера, который просто не всем нравится.
— Саш, а что у тебя вообще с этой… со Смирновой? — не унимался тот же голос, в котором слышалась привычная самодовольная ухмылка. — Часто вас вижу вместе, народ уже ставки делает.
Настя остановилась в коридоре, так и не дойдя до шкафчика с контейнером, который с утра бережно укладывала в сумку, стараясь, чтобы котлеты не развалились, а салфетка осталась чистой.
— Да ничего у нас нет, — отозвался второй голос, и она сразу узнала его, слишком хорошо, слишком близко, слишком больно. — Просто коллеги, иногда болтаем.
— Ну-ну, — протянул Алексей из бухгалтерии. — Со стороны выглядит так, будто она влюбилась. Вечно вокруг тебя, с этими своими обедами, взглядами.
Пауза длилась всего секунду, но для Насти она растянулась в бесконечность.
— Пусть, — равнодушно бросил Саша. — Мне всё равно.
У неё задрожали пальцы, и пластиковая крышка контейнера жалобно щёлкнула.
— Да и вообще, — добавил он после короткого молчания, — она… не в моём вкусе. Лицо у неё, знаешь, на любителя.
— На очень редкого любителя, — прыснул Алексей. — В отделе уже шутят, что ты её как жену терпишь. Она тебе еду носит, а ты герой.
Смех был громким, беззастенчивым, липким, как грязь под ногами.
— Да я просто из вежливости беру, — оправдывался Саша, и в его голосе Настя услышала то, чего боялась больше всего — раздражение. — Не хочу обидеть. Хотя, если честно, готовит она так себе.
Смех снова прокатился по кухне, и Настя больше не смогла слушать. Она резко развернулась и почти бегом направилась в туалет, сжимая кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Заперевшись в кабинке, она наконец позволила себе заплакать, беззвучно, судорожно, с таким ощущением, будто внутри что-то рвётся и крошится.
«Лицо на любителя».
Фраза билась в голове, словно молоток, удар за ударом, не оставляя ни единого шанса выдохнуть.
Ей было больно не от слов Алексея, не от насмешек отдела, а от того, что именно Саша, тот самый Саша, который казался ей другим, позволил себе говорить о ней так, будто она ничего не значит. А ведь каждое утро она вставала раньше, жарила котлеты, пекла пирожки, варила варенье, вспоминая его улыбку, его благодарное «спасибо», его спокойный взгляд.
Как можно быть таким лицемером и не чувствовать ничего.
В туалет зашли две коллеги, остановились у зеркала, обсуждая какие-то мелочи, и Настя затаила дыхание, стараясь не выдать себя, хотя слёзы уже невозможно было остановить.
Она вспоминала, как всё начиналось, и от этих воспоминаний становилось ещё больнее.
Два месяца назад, в свой первый рабочий день, она чувствовала себя чужой и неловкой, не зная, куда деть руки и взгляд. Именно Саша тогда подошёл к ней первым, показал, где лежат документы, где принтер, где можно налить чай.
— Если что — спрашивай, не стесняйся, — сказал он тогда и улыбнулся так спокойно, так просто, что у неё внутри что-то дрогнуло.
Он же пригласил её в кафе рядом с офисом, в обеденный перерыв, будто это было самым естественным решением.
— Там хороший кофе, — рассказывал он, — и салаты огромные. Возьми «Цезарь», не пожалеешь.
Они сидели за маленьким столиком, говорили обо всём и ни о чём, смеялись, и Насте казалось, что жизнь наконец повернулась к ней лицом, пусть и «на любителя».
С тех пор они общались всё чаще. Он рассказывал о матери, о своих привычках, о том, как устал от одиночества, а она слушала, запоминала, старалась быть рядом незаметно, но искренне.
— Мама приедет на неделю, — как-то сказал он. — Гостить будет.
— Я варенье делала с мамой, — ответила Настя, не поднимая глаз. — Передашь ей баночку?
— Конечно, — кивнул он. — Приноси.
Она принесла две, потому что очень хотела, чтобы ему было приятно.
Он никогда не звал её куда-то вне работы, но Настя убеждала себя, что он просто осторожный, что ему нужно время, что настоящие чувства не спешат.
— Я фильм на выходных смотрела, — как-то сказала она. — Про любовь, которая сильнее времени.
— Видел, — отозвался он.
— Думаешь, в жизни так бывает? — спросила она, затаив дыхание.
— Зависит от людей, — задумчиво сказал он. — Нужно чувствовать очень сильно.
Теперь, сидя в кабинке туалета, Настя понимала, что он никогда не чувствовал так, как она. Он просто принимал её заботу, как нечто само собой разумеющееся, не думая о цене.
В тот день она ушла с работы раньше, сославшись на головную боль. Он написал ей вечером.
— Ты заболела? Выздоравливай.
Она не ответила.
Ночью она плакала до изнеможения, а утром почувствовала странное облегчение, будто тяжёлый груз наконец соскользнул с плеч.
— Мы ничего друг другу не обещали, — говорила она себе, намазывая хлеб. — Ошиблась. Бывает.
Когда она вошла в офис, первым, кого увидела, был Саша.
— Привет, — сказал он, внимательно глядя на неё. — Ты как?
— Нормально, — ответила она холодно. — Думаю, нам больше не о чем общаться.
— Что случилось? — растерянно спросил он.
— Я слышала ваш разговор, — сказала она спокойно, хотя внутри всё дрожало. — И не хочу больше иметь с тобой ничего общего.
Он побледнел.
— Настя, подожди, ты не так поняла…
— Я всё поняла, — перебила она и ушла.
Он больше не писал, не подходил, не пытался объясниться. Сначала она радовалась этому, потом удивлялась, а потом чувствовала только пустоту. Работа перестала приносить радость, каждое утро давалось всё тяжелее, и однажды она поняла, что больше не может здесь оставаться.
Она написала заявление, не слушая уговоров начальника, и через две недели ушла, сменив номер и начав жизнь с чистого листа.
Саша узнал об этом слишком поздно. Вернувшись с больничного, он подошёл к её столу и увидел пустоту.
— Смирнова уволилась, — сказала секретарша. — Ты разве не знал?
Он не ответил.
В холодильнике было пусто, как и в душе, и только тогда до него медленно доходило, что потеря — это не всегда громкий скандал, иногда это просто тишина, в которой больше некому принести пирожки и веру в то, что тебя можно любить искренне.
