Татьяна накрывала на стол медленно, будто тянула время, словно в этих простых движениях ещё оставалась возможность не начинать разговор, который давно зрел и от которого внутри стояло тяжёлое, липкое чувство, похожее на страх, перемешанный с усталостью. Она позвала мужа, не повышая голоса, почти буднично, как делала это тысячи раз за последние двадцать пять лет, и Игорь сел напротив, не поднимая глаз, уставившись в тарелку, словно там было что-то важное, требующее полного внимания.
Он ел молча, жевал аккуратно, отстранённо, будто играл в какую-то странную игру, где главное правило — не смотреть на того, кто сидит рядом и знает о тебе слишком много. Татьяна поймала себя на мысли, что в этой тишине слышно, как тикают часы, как остывает чай, как медленно и неотвратимо проходит её жизнь.
Она отвернулась к окну. Во дворе лежала грязная снежная каша, серо-чёрная, безнадёжная, с голыми ветками деревьев, торчащими вверх, как сломанные пальцы, и этот пейзаж удивительно точно отражал её внутреннее состояние — пустоту, запущенность, ощущение, что весна здесь никогда не наступит.
—
— У тебя кто-то есть? — спросила она, не оборачиваясь, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Ты со мной не разговариваешь. В постель не ложишься. Ты живёшь, как будто меня здесь нет.
Ответ последовал сразу, резкий, раздражённый, будто он давно ждал повода сорваться.
—
— Отличный момент для таких разговоров, прямо за завтраком. Дай хоть поесть спокойно, — огрызнулся он, не поднимая взгляда.
Двадцать пять лет вместе. Дочь взрослая, почти самостоятельная. Казалось бы, живи, радуйся, строй планы, обсуждай внуков, выбирай дачу или путешествия, но вместо этого они давно превратились в чужих людей, живущих под одной крышей, словно соседи по коммуналке, которые делят счёт за свет и молчат в коридоре, делая вид, что не замечают друг друга.
За её спиной раздался тяжёлый вздох. Такой вздох издают люди, которые устали врать, но ещё не готовы говорить правду. Татьяна обернулась. Игорь сидел, опустив голову, глядя в тарелку, и в его глазах не было пустоты, как она ожидала, там металось беспокойство, нервное, суетливое, будто он сам не понимал, что делать дальше.
—
— Я люблю другую, — выпалил он, словно бросил камень в воду и замер, ожидая кругов.
Фраза была до боли банальной. Настолько банальной, что она даже не удивилась. Она ждала этого признания, чувствовала его кожей, ночами, в его отстранённости, в молчании, в холоде, который поселился между ними, но всё равно оказалась не готова услышать это вслух. До последнего хотелось верить, что их семья — не из тех историй, которые заканчиваются так.
—
— Ты что молчишь? Ты меня вообще слышишь? — его голос стал резким, почти злым, и этот взгляд, холодный, требовательный, обдал её будто кипятком.
Вот уж действительно неожиданность — ему вдруг понадобилась её реакция. Скандал, слёзы, истерика, разбитая посуда, чтобы потом можно было сказать себе и другим, что с такой женщиной жить невозможно.
—
— Я догадывалась, — спокойно сказала Татьяна, удивляясь собственному голосу. — Ты же не старик. Если не со мной, значит, с кем-то. Скандалить не буду. Бить сервиз тоже. Но…
Она заметила, как его лицо на секунду изменилось, как будто он был разочарован её покорностью. Видимо, сценарий рушился.
—
— Но что? — нетерпеливо спросил он.
—
— Лена сегодня приходит с парнем на обед. Давай хотя бы для неё сделаем вид, что мы семья. Встретим его вместе. Можешь не уходить хотя бы до свадьбы?
—
— Лена замуж выходит? — искренне удивился Игорь.
—
— Сегодня и узнаем, — попыталась улыбнуться Татьяна, но губы не слушались.
Они вместе накрывали на стол, как когда-то давно, в другой жизни, когда всё ещё казалось прочным и настоящим. Обычные хлопоты, привычные движения, словно утреннего разговора и не было, словно ничего не треснуло.
Парень пришёл с цветами и тортом, уверенный в себе, разговорчивый, сразу взявший инициативу в свои руки. Он хвалил еду, рассказывал о работе, смеялся, и в его голосе звучала энергия человека, у которого всё впереди.
—
— Лена много о вас говорила. Я хочу, чтобы у нас была такая же крепкая семья. Я сделал ей предложение и прошу вашего благословения.
Он встал, и в этот момент Татьяне показалось, что комната стала меньше, воздух гуще.
—
— Нагловат, — шепнул Игорь. — Но если Лена согласна, то и мы не против. Правда, Тань? А жить где собираетесь?
—
— Бабушка оставила квартиру. Однушка, но нам хватит. Родители помогли с ремонтом.
Игорь оживился, начал вспоминать молодость, общежитие, первые трудности, будто хотел вернуться туда, где ещё чувствовал себя нужным. Он разливал шампанское, говорил тосты, смеялся, а Татьяна смотрела на дочь, сияющую счастьем, и думала о том, как странно устроена жизнь, когда в один и тот же день она может рушить и строить судьбы.
Когда молодые ушли, они вдвоём убирали со стола, молча, без взглядов, без слов, как люди, которым больше нечего сказать.
Через три дня Игорь ушёл. Просто собрал вещи и закрыл за собой дверь. И только тогда, оставшись одна, Татьяна позволила себе заплакать, не сдерживаясь, до дрожи, до боли в груди, до ощущения, что внутри что-то окончательно оборвалось.
Постепенно одиночество стало привычным. Она почти перестала готовить, ела на бегу, худела, лежала по выходным в постели, глядя в потолок, пока тело не начинало ныть от безделья. Весна сменила зиму, май принёс тепло, и однажды она надела новые туфли, словно пытаясь доказать себе, что жизнь ещё не закончилась.
Ноги стерлись в кровь уже через пару кварталов. Она села на скамейку, ругая себя за глупость, за попытку быть кем-то другим, не той женщиной, которой скоро пятьдесят и для которой, как принято считать, всё лучшее уже позади.
—
— Натёрли? — раздался рядом спокойный голос.
Мужчина был простым, немного полным, с добрыми глазами и усталой улыбкой.
—
— Моя жена раньше газету подкладывала, — сказал он, аккуратно сворачивая бумагу. — Помогает.
Он проводил её до дома, и на прощание она узнала, что его жена умерла шесть лет назад, что дети разъехались, что жизнь продолжается, даже когда кажется, что она закончилась.
А вечером позвонила дочь, и всё снова изменилось.
Лена приехала с чемоданами, с тревогой в голосе, с беременностью, о которой сказала почти шёпотом, и Татьяна вдруг ясно поняла, что именно сейчас, среди этой боли, хаоса, усталости, начинается её новая жизнь — не та, о которой она мечтала, но, возможно, та, в которой ещё есть место теплу, дому, старой печке и доброте случайного человека, однажды подсунувшего ей под пятку свёрнутую газету.
И это была лишь первая страница.
