**Не заслужил?..**
Сегодня был тяжёлый день. Как всегда, Лидочка встречала меня у калитки, поправила мундир, дотронулась до щеки и вгляделась в мои глаза — серые, холодные, но столь знакомые ей. Тридцать лет бок о бок, и ни одной тайны между нами. Она знает каждую морщину на моём лбу, каждый мой вздох.
Пережили всё — и столичную суету, и глухие гарнизоны, где зима длинная, а свет короткий. Построили дом крепкий, из смолистых брёвен, чтоб даже в самые тоскливые вечера пахло хвоей, а не грустью. Детей нам Бог не дал, внуков — и подавно. Зато подарил друг друга. И не на один день, а на всю жизнь. А что люди шепчут? Пусть. Ветер подует — да и стихнет.
Но вот эти псы…
Уже месяц в части только о них и говорят. Семь служебных собак, отслуживших своё. Приказ был ясен — «утилизировать». Кто возьмёт старых псов? Кормить нечем, приюты переполнены. Бумагу зачитал — молчание в ответ. Только сквозняк гуляет по коридорам. Кивнул — вызвали ветеринаров.
Вот и всё. По-армейски. Без эмоций.
Лютов… Да, зовут меня «Лютым». Ещё с тех пор, как перевели из Питера в этот захолустный гарнизон. Прямая спина, голос — как удар стали, взгляд насквозь. Прощения не знаю — только устав. За год половину старого состава сменил. Да, жёстко. Но честно. Бабушки у котельной судачили: «Правильно, что бездетный! Кому такой отец нужен? Холодный, как камень. Не заслужил детей!»
А я в это время стоял во дворе, смотрел, как грузят последнюю клетку. В ней — Гришка, белый, как первый снег. Смотрел на меня чёрными бусинами глаз: «Почему?» Я молчал.
— Поехали, Саня, — бросил водителю и сел в «Волгу». Фургон тронулся под тяжёлыми взглядами сослуживцев. Кто-то буркнул: «Лютому — лютый конец. Пусть теперь с этим живёт».
Но ветстанцию мы проехали.
Когда свернули на просёлок, у Сани задрожали руки. А когда остановились у моего дома, он выдохнул:
— Михаил Иваныч… это как?
— Приказ выполнил. Списано. Куда — не твоё дело.
У калитки стояла Лида. Молча. Платок в руках сжимает. Кивнул ей:
— Разгружай. Жить будут здесь.
— По совести, Миша?
— По совести, Лидуся.
Псы выходили из фургона, ступали осторожно, нюхали воздух. Обнял жену крепче. «Не внуки, конечно… Но своя орава. Вольеры сколотим, будки утеплим. Остатки досок есть…»
Саня заколебался:
— А что людям говорить?
— А что? Пусть болтают. Собакам — хвост, людям — язык. Не угодишь всем. Сегодня я тут нужнее. Лида одна с ними не справится.
Уехал он. Но к вечеру вернулся. Не по приказу. По совести.
И не один. Привёл жену, сыновей. Позвал Степана из бухгалтерии, Витька с техотдела, Настю с её двойняшками. Пироги принесли, воду, доски. Вольеры смастерили. Потому что нельзя вот так — по бумажке — с живой душой.
И если кто ещё скажет, что Лютов детей не заслужил — пусть попробует. Языки им вырвут. Потому что дети у меня есть. Не по крови. По правде.
А это — главнее всего.
